Идиллія Бѣлаго Лотоса [Идиллия Белого Лотоса] - Мейбл Коллинз

— Скажи Агмахду, что онъ преступаетъ законъ: заразъ можетъ только одинъ жрецъ вступать въ Святая Святыхъ, не больше.

Я тотчасъ призналъ подобный струящейся водѣ голосъ Царицы Лотоса и безпрекословно повиновался ему, хотя и не подозрѣвалъ ничего о присутствіи жреца.

— Только по одному разрѣшается жрецамъ входить въ Святая Святыхъ, не иначе: законъ нарушенъ, ибо Агмахдъ — здѣсь, — сказалъ я:

— Прошу, чтобы мнѣ было дано услышать это изъ устъ самой Царицы, торжественнымъ тономъ произнесъ Агмахдъ въ отвѣтъ.

— Скажи ему, — возразилъ голосъ, пронизывавшій мнѣ душу и заставлявшій меня радостно трепетать всѣмъ тѣломъ; — что я не стала бы ждать твоего появленія въ храмѣ, если-бы могла открыться ему самому.

Я повторилъ ея слова; отвѣта на нихъ не послѣдовало; но вслѣдъ за этимъ, послышалось движеніе, раздались шаги, и дверь тихо затворилась.

Мягкая рука тотчасъ коснулась меня, и въ это же время я замѣтилъ слабый свѣтъ у себя на груди; въ одно мгновеніе рука опустилась ко мнѣ за пазуху и вынула спрятанный мной поблекшій лотосъ. Но я не сдѣлалъ ни малѣйшей попытки помѣшать этому: надо мной блеснулъ свѣтъ, привлекшій мое вниманіе, и, когда я поднялъ голову, чтобы взглянуть на него, я узналъ Царицу Лотоса. Я видѣлъ свою Царицу — какъ я ужъ сталъ называть про себя — лишь смутно, точно окутанную легкой дымкой, но все-же достаточно отчетливо, чтобы близкое присутствіе ея наполнило меня радостью. Она поднесла къ своей груди увядшій цвѣтокъ, который только что достала у меня изъ-за пазухи; и я съ изумленіемъ видѣлъ, какъ онъ сталъ вянуть все больше и больше, какъ очертанія его становились все менѣе ясны и какъ онъ, наконецъ, совсѣмъ пропалъ изъ вида… И, однако, я не жалѣлъ о немъ, такъ какъ по мѣрѣ того, какъ онъ исчезалъ, сама Царица становилась все яснѣе, выступала все ярче среди окружавшаго насъ мрака, а когда его не стало видно, она предстала передо мною прекрасная, лучезарная, вся осіянная собственнымъ блескомъ. — Не страшись болѣе, — промалвила она: — они не могутъ повредить тебѣ, ибо ты вступилъ въ сферу, гдѣ дѣйствуетъ мой свѣтъ. Итакъ, не бойся ничего, хотя они и помѣстили тебя въ самую твердыню порока и обмана; наблюдай за всѣмъ и запомни все, чему свидѣтелями будутъ твои очи.

Казалось, самая тьма блѣднѣла подъ бодрящимъ дѣйствіемъ ея увѣренныхъ, милостивыхъ словъ; и я чувствовалъ, какъ во мнѣ росло мужество. Ея протянутая рука нѣжно коснулась меня; при этомъ прикосновеніи мнѣ показалось, будто я весь загорѣлся такимъ огнемъ, сила котораго превосходила всякій испытанный мною до сихъ поръ зной.

— Царственный цвѣтокъ Египта покоится въ священныхъ водахъ чистота и ничѣмъ ненарушимый міръ которыхъ создали подабающее ему вѣчное жилище. Я — духъ цвѣтка; я ношусь надъ водами Истины, и Любовь — дыханіе небесъ — источникъ, изъ котораго я черпаю жизнь. Этотъ храмъ, мое земное жилище, палъ, и обитатели его отвернулись отъ небеснаго свѣта — Мудрости, а мои крылья все еще съ любовью распростерты надъ нимъ. Но духъ царственнаго Лотоса не можетъ долго жить во мракѣ, и какъ цвѣтокъ клонится долу и чахнетъ, когда солнце скрывается отъ него, такъ и храмъ этотъ погибнетъ, если я его покину. Запомни мои слова, дитя, запечатлѣй ихъ въ своемъ сердцѣ; и когда ты окрѣпнешь духомъ и будещь въ состояніи уразумѣть ихъ сокровенный смыслъ, они объяснятъ тебѣ многое.

— Скажи, спросилъ я: — когда мнѣ снова можно будетъ посѣтить лотосы? Поведешь-ли меня къ нимъ завтра, при дневномъ свѣтѣ? Сейчасъ — ночь, и я утомленъ; нельзя ли мнѣ теперь уснуть у твоихъ ногъ, а завтра быть съ тобою въ саду?

— Бѣдное дитя! — произнесла она, такъ низко склоняясь надо мною, что ея нѣжное, какъ благоуханіе дикихъ цвѣтовъ, дыханіе коснулось моего лица: — какъ они злоупотребили твоими силами! Отдохни здѣсь, на моихъ рукахъ, и я охраню тебя. Тебѣ предназначено быть моимъ пророкомъ и стать просвѣтителемъ дорогой мнѣ страны; какъ алмазами украшу твое чело силой и здоровьемъ. Спи, дитя!

И я прилегъ тутъ-же, повинуясь ея повелѣнію; я чувствовалъ, что голова моя покоится на мягкой рукѣ, изъ которой исходили волны успокаивавшаго меня магнетизма, хотя въ то-же время сознавалъ, что лежу на холодномъ, жесткомъ полу святилища. И я впалъ въ глубокій, не возмущенный никакими сновидѣніями, сонъ.

За эту ночь, въ нишѣ тайныхъ лѣтописей, веденыхъ Агмахдомъ, было начертано всего лишь одно слово:

„Напрасно!“

Глава VII.

Когда я проснулся, въ моей рукѣ лежалъ бѣлый цвѣтокъ: то былъ полу распустившійся лотосъ, красота котораго тотчасъ наполнила сердце мое радостью. Я смотрѣлъ на него и чувствовалъ себя бодрымъ и веселымъ, точно всю ночь проспалъ на рукахъ матери, а цвѣтокъ былъ ея поцѣлуемъ на моихъ устахъ, — я держалъ его у самыхъ губъ. Я не задавалъ себѣ вопроса: откуда лотосъ у меня; онъ даже не приходилъ мнѣ въ голову; я просто любовался его красой и чувствовалъ себя счастливымъ: вѣдь, онъ давалъ мнѣ знать, что моя Царица, мой единственный другъ, охраняла меня.

Вдругъ, я увидѣлъ, что кто-то вошелъ въ комнату; собственно говоря, не вошелъ, а скорѣе, казалось, выступилъ изъ тѣни. Я лежалъ, какъ теперь замѣтилъ, на ложѣ, въ томъ самомъ покоѣ, куда привелъ меня наканунѣ Агмахдъ. Я плохо соображалъ, какъ и въ какомъ мѣстѣ провелъ мрачные часы ночи, но ясно чувствовалъ, что сюда-то обратно онъ, а не кто другой, принесъ меня на своихъ рукахъ. Я былъ доволенъ тѣмъ, что снова очутился въ своей комнатѣ, и еще больше обрадовался, когда увидѣлъ приближавшагося ко мнѣ ребенка. То была дѣвочка; она казалась моложе меня и была ясна, какъ солнечное сіяніе. Подойдя ко мнѣ, она остановилась, и я протянулъ ей руку.

— Дай мнѣ цвѣтокъ — произнесла она.

Я колебался: обладаніе цвѣткомъ доставляло мнѣ столько счастья; но я не могъ отказать ей: она улыбалась, а до сихъ поръ никто еще въ храмѣ не подарилъ меня улыбкой, и я отдалъ ей свой цвѣтокъ.

— Ахъ! воскликнула она: — на его листьяхъ — вода! — и бросила его съ отвращеніемъ. Я разсердился и быстро соскочилъ съ своего ложа, чтобы взять назадъ свое сокровище. Моментально дѣвочка подняла его съ пола и съ громкимъ смѣхомъ бросилась бѣжать отъ меня, держа его въ рукѣ. Я погнался за нею во всю мочь и принялся ловить ее совершенно по-мальчишески, — да я и былъ настоящій мальчикъ, да къ тому же еще обозленный, — и рѣшилъ, что не уступлю ей. Мы мчались по большимъ комнатамъ, никого не встрѣчая на своемъ пути; дѣвочка съ быстротою молніи проскальзывала за большія занавѣси, а я слѣдовалъ за нею со всѣмъ проворствомъ деревенскаго парня. Вдругъ, я очутился лицомъ къ чему-то, что я принялъ за крѣпкую каменную стѣну. Какъ она могла скрыться отъ меня? Вѣдь я гнался за нею по пятамъ? Въ порывѣ гнѣва, отъ котораго у меня потемнѣло въ глазахъ, я повернулся назадъ и… тутъ-же замолчалъ и притихъ: передо мною стоялъ жрецъ Агмахдъ. Ужъ не совершилъ-ли я какого нибудь проступка? Но нѣтъ: онъ улыбался. — Ступай за мной, — произнесъ онъ такъ мягко, что я послѣдовалъ за нимъ безъ малѣйшей робости. Онъ открылъ дверь, и я увидѣлъ передъ собою квадратный садъ, весь въ цвѣтахъ; его окружала изгородь, густо поросшая цвѣтущими растеніями. Весь садъ былъ полонъ дѣтей, проворно бѣгавшихъ взадъ и впередъ; казалось, все вниманіе ихъ было поглощено такой замысловатой игрой, которой я не понималъ. Ихъ было такъ много, движенія ихъ были такъ быстры, что сначала я было растерялся; но тутъ я вдругъ увидѣлъ среди нихъ дѣвочку, отнявшую у меня цвѣтокъ: она приколола его къ своему платью и насмѣшливо улыбалась, глядя на меня. Я бросился въ толпу, хотя не имѣлъ никакого представленія объ этой игрѣ или танцѣ; но несмотря на это я, казалось, — ужъ самъ не знаю какъ — понялъ законы ея и подчинился имъ; я не могъ-бы сказать, въ чѣмъ была цѣль игры, но присутствіе мое не внесло въ нее никакой путаницы и я, хотя и безсознательно, но вѣрно двигался среди прочихъ дѣтей. Я гонялся за дѣвочкой, ловя ее; но она была такъ ловка, что мнѣ никакъ не удавалось нагнать ее. Несмотря на это, я вскорѣ весь отдался наслажденію, которое доставляли мнѣ движеніе, общее возбужденіе, видъ веселыхъ лицъ и звукъ смѣющихся голосовъ. Благоуханіе безчисленныхъ цвѣтовъ приводило меня въ восхищеніе, и мнѣ страстно захотѣлось нарвать себѣ немного цвѣтовъ. Думая о нихъ, я забылъ о своемъ лотосѣ, и рѣшилъ, что нарву ихъ большой букетъ по окончаніи игры; а пока проворно сновалъ взадъ и впередъ, исполняя замысловатыя фигуры танца. Въ это мгновеніе я не боялся ни Агмахда, ни его гнѣва, хотя садъ могъ быть и его. Вдругъ, я услышалъ взрывъ сотни дѣтскихъ веселыхъ голосовъ, кричавшихъ:

— Онъ выигралъ его! Онъ его выигралъ!

Когда раздались эти крики, я увидѣлъ золотой мячъ, лежавшій у моихъ ногъ; я тотчасъ догадался, что онъ — мой, и поднялъ его, онъ былъ такъ легокъ, что я бросалъ его высоко, высоко въ воздухъ, и несмотря на это, онъ всякій разъ падалъ обратно въ мои протянутыя руки. Я оглянулся: вокругъ меня никого не было; я остался въ саду вдвоемъ съ дѣвочкой похитившей мой цвѣтокъ, котораго больше ужъ не было на ея платьѣ; но я успѣлъ забыть о немъ. Она улыбалась; я засмѣялся, глядя на нее и бросилъ ей мячъ, который она ловко перебросила мнѣ обратно съ одного конца сада на другой… Вдругъ, въ воздухѣ разлились ясные звуки призывного колокола.